Смоленский драмтеатр вновь обратился к творчеству Булгакова, на сей раз «замахнувшись» на острополитическую, философскую сатиру Михаила Афанасьевича – «Собачье сердце». Главный режиссер театра Виталий Барковский в точности, как и профессор Филипп Филиппыч Преображенский, решился на рискованный эксперимент. Возможно, заведомо провальный – невероятно сложно переломить сознание зрителя, привыкшего воспринимать киноверсию булгаковской повести в канонической интерпретации Владимира Бортко. Если Преображенский, то непременно Евстигнеев; если Шариков – Толоконников и его знаменитые «Абырвалг» и «Давай, разговаривай, Расея!».
Но тут - сцена, театр. Это – совершенно другое качественное восприятие и принятие новой трактовки хрестоматийного произведения о рождении абсолютно нового человека в лабораторных условиях.
Каковы последствия эксперимента? Я смогла это узнать, посмотрев «чудовищную историю», как определил ее жанр сам писатель, а вслед за ним и Барковский.

Любопытства ради провела «скрининг» мнения зрителей, добрая часть которых покинула зал в антракте. Многим спектакль показался чересчур «физиологичным», их покоробило проявление естества Шарикова, эволюционирующего из милого пса в маргинала революционно нового типа. Разве прилично имитировать на сцене очага культуры справление малой нужды или с воодушевлением кричать о трансплантации мужских половых желез собаке?..

Увы, вполне прилично и весьма оправданно – Михаил Афанасьевич к ханжескому роду-племени себя причислить не мог. Любой врач, с точки зрения обывателя, циник. Циничен и режиссер, решающий художественную задачу – ПОКАЗАТЬ чудовищные процессы в сознании отнюдь не единичного экземпляра, а общества в целом. Те самые заразные губительные процессы, которые разложили сознание россиян на генном уровне, превратив их (независимо от статуса, уровня культуры и достатка!) в озабоченных материальным достатком животных.

Быть может, зрителю показалось странным и непонятным явление активистов во главе со Швондером (Сергей Тюмин), кривляющихся и юродствующих под джазовую аранжировку. Или суетливая беготня по залу «плода эксперимента» профессора Преображенского (Константин Юхневич), наглядно показавшего, насколько он близок к «народу».

Оскорбление? Пощечина публике?! Чушь!

А сами мы далече ушли от результатов экспериментальной «трансплантации», проведенной в 90-х и «нулевых» над целой нацией, пополнившей ряды обывателей? Тех самых, что по - жегловски «не о товарищах своих думают, о кабанчике…». Не видать нам эры милосердия, как своих ушей, с такими вот по-шариковски физиологически -безнравственными установками.

А вместе с тем Полиграф Полиграфович – фигура «страдательная», глубоко несчастная. Именно таким – не чудовищем, а потерпевшим от жизненных обстоятельств по воле его создателей живым существом видит Барковский. Сердце разрывается от боли, когда внезапно протрезвевший во всех смыслах Шариков обнимает за ноги своего отца – светилу с мировым именем (Игорь Голубев). Страшная, эмоционально насыщенная сцена, эффектно подчеркнутая прорывающейся сквозь хаос музыкальной какофонии хоральной прелюдией фа минор «К тебе, отче, взываю» Иоганна Себастьяна Баха…

Страшная сцена. Чудовищная! За какие такие прегрешения говорящего урода из милого пса сотворили?..

«Блудный сын» профессора Константин Юхневич весьма живописен в роли Шарикова. Полагаю, многие и на сцене искали сходство с персонажем, сыгранным Владимиром Толоконниковым. А Юхневич – другой. Яркий, колоритный, постепенно трансформирующийся из жалкого подобия человека в устрашающе разнузданную властью фигуру.

Рисунок роли Юхневича до предела насыщен пластикой – от судорожных, конвульсивных «танцев» до стремительных и ловких акробатических этюдов, уже не имеющих ничего общего с начальной стадией метаморфозы «твари дрожащей». Образ индивидуальный и интересный, нелепый, жесткий и злой, с эдакой булгаковской «дьявольщинкой». Юхневичу удалось «переиграть» Голубева, чьи громогласные выкрики порой сбивали с толку и не вписывались в представление об «интеллигенте до мозга костей».

Да, постановка чрезмерно многословна, однако и в недалеко ушедшем от классического прочтения повести спектакле присутствует энергетика системы оригинальных образов. Невнятица призвуков, соперничающих с оглушительной тишиной, игра со светом и тенью, пластический «рапид», подчеркивающий значимость момента… Инфернальные видения, проникающие в реальность. И танец с топором доктора Борменталя (Александр Кащаев), на генном уровне презирающим Шарикова.

Неизменно сопутствующая спектаклям Барковского символика органически уживается с воссозданным «культурным слоем» квартиры профессора Преображенского, который складывается из кирпичиков визуальных мелочей, подобранных с любовью старинных артефактов, полунамеков и тонкой игры актеров.

Выпяченная на первый план физиология «Собачьего сердца» не остановит людей, влюбленных в театр. Надеюсь, вы увидите то, чего мне не удалось разглядеть и понять…